Антон возвращается домой под дождём, и ему плевать, что он может заболеть. Ему сейчас вообще на всё плевать. На то, что до экзаменов осталась пара месяцев, а он только и делал, что засовывал свой язык в рот учителя, а не учил английский. На то, что рюкзак остался в квартире у Арса, куда он уж точно не вернется. Ладно, дома есть ещё один рюкзак, это не такая огромная потеря. Большей потерей кажется то, что где-то на кухонном столе в теперь уже чужой квартире валяется его истекающее кровью сердце. Это невозможно, но, однако, это так. И от осознания того, что мир парня рухнул в один момент, в момент тишины, становится только больнее, и кошки на душе скребут всё сильнее, и Антон рад, что идёт дождь, потому что он смывает слёзы с его щёк, которые жгут сильнее раскалённого металла. Он никогда не мог подумать, что может быть настолько плохо, что хочется рухнуть на колени, прямо в грязные лужи, и лежать, лежать, пока тебя не переедут на машине. Шастун бы упал, но ноги ведут его домой, и он даже не помнит, как давно одежда стала прилипать к коже, сколько он уже идёт. Но возвращается и течение времени, и сознание, когда из домофона разносится взволнованное «Тош?».

       Антон распахивает дверь в квартиру и сталкивается с обеспокоенным взглядом матери, ещё сонной, такой домашней, что парень закусывает губу и делает последний шаг, чтобы обессиленно пасть в её объятия.

       — Мам, — выдавливает он из себя, — я вернулся, — и слёзы текут по щекам, мочат ночную сорочку женщины на плече, а Антон не может сдержать всхлип, проваливаясь во тьму.

***

       Антон не заходит в «ВКонтакте», практически не берёт в руки телефон, держит в них чашки с чаем с малиной или чем-то ещё, пытается выздороветь, пока за окном день за днём над городом висят свинцовые тучи, и природа полностью соответствует внутреннему состоянию Шастуна. Больше плакать не хочется, только иногда болит где-то под рёбрами, но Антон не хочет это чувствовать, и потому старается всё меньше времени оставаться наедине с самим собой. В этом помогает мама, а позже и друзья, когда он, уже выздоровевший, возвращается в школу, где при встрече на нём виснет Ким, а Позов лишь сдержанно пожимает руку друга и поправляет очки, немного запотевшие, ведь на улице ещё довольно прохладно.

       В первый же день Антон получает свой рюкзак, оставленный у Попова в квартире, правда, не лично из рук Арсения, а от Павла Алексеевича, как раз по окончании урока. Он просит Шастуна остаться, и парень, кивнув друзьям, подходит к столу учителя, оставаясь с ним в кабинете один на один. Добровольский достаёт из-под стола чёрный рюкзак, протягивая его Антону, и тот даже удивляется, но старается не показывать этого и уже через секунду берёт вещь, разворачиваясь к двери.

       — Антон, что у вас с Арсом?

       — Что? — застыв, выпаливает парень, но тут же проглатывает обиду, которая вдруг подкатывает к горлу от одного имени. — С Арсением Сергеевичем? Ничего. Он же мой учитель, — на ответ ученика Паша только вздыхает и, кажется, даже собирается что-то сказать в ответ, возразить, но Антон опережает его, жёстко вопрошая: — Я могу идти?

       Антон выходит из кабинета, задыхаясь и еле держась на ногах, но собирается с силами и идёт на другой урок, предварительно оставив рюкзак в классном кабинете. Он улыбается Лере, плюхаясь на стул рядом с ней, и отвечает, что Добровольскому нужно просто было обсудить сочинение по русскому языку. Друзья принимают это за чистую монету и продолжают весело болтать. Антон считает, что так проще. Но на самом деле-то ни черта не проще.

       Антон радуется, что не видит Арсения, потому что это было бы намного больнее, все эти взгляды и те, которые он уже никогда не увидит. Попов не появляется в школе ни через неделю, ни через две, и Шастуну даже легче, но потом он понимает, что не увидит его никогда, потому что Добровольский объявляет себя новым классным руководителем их класса, а Арсений увольняется. Да, он уволился, даже не удосужившись вернуться в школу. Прекрасно, ну и пусть валит, думает Антон, отнекиваясь от недоумённых взглядов Димы и Леры. Именно тогда Шастун понимает, что всё-таки придётся всё рассказать. Может, ему даже станет легче, если он поделится с кем-то. Он твердит это в голове, когда, обхватывая стакан с кофе руками, сидя за столом с одноклассниками в кофейне, говорит простое «мы расстались». После этого он даёт изумлённой Ким минимум информации, как раз столько, сколько ей нужно, чтобы прекратить допрос.

       Шастун реально думает, что с Поповым покончено, пока в один день Добровольский не оставляет его после уроков. Антон уже действительно начинает думать, где же напортачил, но, когда, сидя в пустом классе, он видит учителя, заходящего в кабинет в пальто, уже полностью собравшегося, Антон понимает, что он не напортачил, но конкретно вляпался.

       Шастун, пристегнувшись на переднем сидении, поворачивает голову на учителя и всё же с спрашивает:

       — Куда мы едем?

       — Спасать Арса.

       Это всё, что говорит Добровольский. Но Антон тут же пытается покинуть салон предусмотрительно заблокированного автомобиля.

       — Нас с ним больше ничего не связывает. Он даже уволился, чтоб меня не видеть, — фыркает Антон, и понимает, что наконец-то довёл Пашу.

       — Нет, ты серьёзно думаешь, что ты ничего не значишь для него? Серьёзно? Да он мне все уши прожужжал про тебя, ещё до того, как вы начали встречаться. Ты не безразличен ему, Антон!

       — Но он предпочёл промолчать, а не рассказать всё мне. Какое тут к чёрту доверие? Если бы я ему был нужен, он бы рассказал! — вспыхивает Антон, взмахнув руками.

       — Я знаю Арса с первого класса и точно могу сказать, какой человек ему дорог, и этот человек ты, Шастун. Если он не рассказал, значит, на то были причины, и я не имею права раскрывать чужие секреты. Он сам всё тебе скажет.

       — Ничего он мне не скажет, он... — Добровольский ударяет кулаком по рулю, и Шастун вздрагивает, закрыв рот.

       — Ответь только на один вопрос, но ответь честно: ты любишь его или нет?

       Антон замирает, смотрит в глаза Павла и понимает, что честный ответ действительно необходим. Только спустя некоторое время Шастун поймёт, что от этого ответа зависела его будущая жизнь.

       — Да.

       — Тогда дай ему возможность всё рассказать, — и Антон затихает в кресле, смотря в окно, когда машина трогается с места.

       Антон ещё при въезде во двор замечает, что шторы в квартире Арсения задёрнуты, а когда поднимается на нужный этаж, так и вовсе чувствует, как трясется всё тело. Добровольский звонит, звонит, и Арсений долго не открывает, а когда всё-таки открывает, то Шастун вздыхает и замирает, потому что не узнаёт человека перед собой. Того Арсения Сергеевича, которого он знал, уже совсем не узнать под маской холостяка. Попов открывает дверь с недовольством и предстаёт в растянутых серых спортивных штанах, грязной футболке, с щетиной на лице и отросшими волосами, спадающими на глаза. Антону даже кажется, что глаза у Попова перестали блестеть, а покрылись мутной плёнкой, через которую не пробивается свет.

       — Что он тут делает? — вопрошает Арсений, бросив короткий взгляд на парня, стоящего рядом с другом.

       — Помочь пытается, — грубо отпихивая плечом, Паша заходит в квартиру, оставляя Попова стоять, прижавшись к стене.

       Антон ещё секунду медлит, смотрит на Арсения, склонившего голову, и переступает порог, разуваясь.

       В квартире темно, спертым воздухом трудно дышать, и Добровольский, чертыхаясь под нос, ходит из комнаты в комнату, раскрывая окна. Откуда-то вылетает уже подросший, пушистый кот, с разбега прыгая на Антона.

       — Зефир, — нежно шепчет парень, прижимая к груди мурлычущего кота.

       На кухне в раковине находится гора Эльбрус из немытых тарелок, на столе лежат пачки из-под всякой еды, и, прибираясь, желудок Антона моментами просится очистить себя от завтрака, потому что запах настолько ужасный, что без рвотных позывов не обойтись. Пока Паша продолжает разбираться с грудой грязных вещей, разбросанных по квартире, и отчаянно пытается запихнуть всё это безобразие в стиральную машину, Шастун кормит кота, лоснящегося и явно заскучавшего. Арсений же предпочитает просто закрыть дверь квартиры и лечь на кровать в спальне, свернувшись клубком и смотря на какие-то узоры на шторах. Когда квартира становится относительно чистой, Добровольский вместе с Антоном застревают в дверях в спальню. Если Паша начинает злиться, то ученик же, наоборот, чувствует себя некомфортно, совершенно неуютно и вообще ему дико неловко.

       — Арс, я не намерен сюсюкаться с тобой, но и снова подохнуть не дам. Так что давай, сядь и поговори с Антоном.

       — Мне нечего ему сказать, — произносит Арсений, всё так же оставаясь лежать.

       — Прям совсем нечего? — вопрошает Шастун, и голос его пропитан горечью, и, кажется, даже можно услышать, как скрипит его сердце.

       — Я же сказал, нет! — вспыхивает тот, садясь и разворачиваясь к гостям. — Уходи!

       — Попов, ну ты чего?! — вскинув руки, говорит Паша, стараясь остановить надвигающегося друга.

       — Проваливай! Проваливай! — кричит Арсений, а Антон только и может, что сделать пару шагов назад, сдерживая слёзы.

       Шастун пятится в коридор, хватает рюкзак и запихивает ноги в кроссовки, вылетая из квартиры. Последнее, что он видит и слышит, так это злобное шипение Павла Алексеевича и удар, от которого Арсений вваливается внутрь комнаты, сгибаясь пополам и держась за живот. Антон выскакивает из подъезда и только у машины учителя наконец зашнуровывает обувь, машинально после этого доставая из кармана куртки пачку сигарет и зажимая одну между губ. Плевать, да, плевать. Пошёл он. Глупой идеей было ехать сюда. Шаст, ты такой идиот. Он зажигает сигарету и затягивается, запрокидывая почти переставшие слезиться глаза. На самом же деле это ни черта не помогает успокоиться, лишь ещё больше заставляет проклинать весь мир, Арсения и Добровольского, привёзшего его сюда.

       Проходит ещё немало времени, прежде чем учитель русского и литературы спускается к машине, открывая её. Антон отталкивается от капота и подходит к двери, уже намереваясь сесть в тёплый салон, как Паша произносит:

       — Антон, знаю, что прошу о слишком многом, но... поднимись к нему. Пожалуйста, — Шастун только приоткрывает рот от удивления и... наглости? — Ты нужен ему.

       Антон вздыхает и стоит ещё некоторое время, смотря сквозь Добровольского, но всё же решается, наверное, просто из-за того, что это Арсений. Его Арсений, с которым он проводил ночи, чувствовал себя целым, когда от него оставались лишь крупицы, и был его всем, потому что родителей не было, не было никого. Именно поэтому Шастун опускает руку, тянущуюся к ручке, и отходит от машины, направляясь к подъезду. Уже при входе он оборачивается и в ответ кивает Добровольскому, собирающемуся выезжать из двора. Антон долго не решается позвонить в дверь, стоя с зависшей в воздухе рукой, но когда всё же делает это, то слышит крик.

       — Паш, отвали!

       — Эм... это не Паша.

       — Антон?.. — Арсений замирает за дверью, и голос его дрожит. — Тебе... тебе лучше уйти.

       — Знаешь, что?! — вскрикивает Шастун, подскакивая к двери. — Мне это надоело! Я имею право знать, Попов! — ответа не следует, и Антон продолжает: — Хорошо, ладно, — он садится у двери, облокачиваясь на неё спиной. — Я подожду, мне всё равно некуда спешить.

       Проходит полчаса, прежде чем из-за двери раздаётся тихий голос, а Антон немного меняет позу, потому что задницу не чувствует уже совсем, да и в подъезде становится холодно.

       — Антон, ты ещё здесь?

       — Да, Арс.

       — Почему ты всё ещё сидишь тут? — садясь так же, как и Антон, с другой стороны двери, спрашивает Попов, запрокидывая голову и прижимая к груди согнутые в коленях ноги.

       — Потому что... — парень запинается, но всё же произносит то, что должен, то, что велит сказать сердце, то, что, кажется, является единственным верным выбором, — я люблю тебя, — по щеке катится слеза, и Шастун тоже запрокидывает голову, словно это помогает ему стать ближе к Попову.

       Одинаковые. Две половинки. Два потерянных человека. И даже сейчас, сидя по обе стороны двери, они сидят одинаково, и по коже каждого из них скользят солёные капли. Потому что оба чувствуют это, оба чувствуют нужду в друг друге, но всё равно продолжают строить ненужные и совершенно бесполезные стены.

       — Давай, открывай, или я опять заболею, — произносит Антон и в ту же секунду чуть ли не падает на спину, потому что дверь открывается, и Шастун встречается глазами с Арсением, ещё влажными от слёз.

       — Заходи уже, чудо ты этакое, — усмехается Попов и закрывает дверь за парнем.

       Они садятся в гостиной, на диван, но перед этим Антон закрывает окна в квартире, и Арсений даже помогает ему. Попов тупит взгляд, но каждый из них понимает, что разговора уже точно не избежать.

       — Ладно, хорошо, — вздыхает Арсений, сцепляя руки в замок. — Начнём с самого начала. Ты знаешь, что в Америку я уехал учиться. И я действительно учился, правда, на экономиста. Там же познакомился с Майком. Ну, он сейчас заведует фирмой. Честно говоря, без него я бы вряд ли остался на плаву. Так вот, студенческие годы выдались весёлые, собственно, тогда-то я и стал бисексуалом. Чего не бывает по молодости, да? Познакомился я там ещё с Алёной, училась она на другом факультете, но понравилась мне сразу, как только увидел её на вечеринке. Как же повезло, встретить ещё одного соотечественника, так что у нас было много общего. Влюбился по уши, решил даже заочно поступить на преподавателя, как и она. Она детей очень любила, а я... её, и хотелось творить всякое безумие. По крайней мере, я теперь понимаю, что я правильно поступил, — глянув на парня, как бы говоря «я бы не встретил тебя, если бы не отучился на учителя», Арсений улыбается уголками губ. — В общем, женился я на ней. Да, я был женат, — поджав губы, произносит он. — Открыл с Майком фирму, автомобильный бизнес — весьма прибыльное дело, надо только втянуться. Всё было хорошо, возможно, даже очень. Я думал, что наконец-то удача мне улыбнулась. Алёна забеременела, я был вне себя от радости и чуть ли не покупал ей всё, что мог позволить. У меня родилась дочка, Кьяра.

       — Красивое имя, — тихо произносит Антон и с замиранием сердца продолжает слушать Попова, пока сердце болит. Он столько скрывал, столько врал.

       — Это я выбрал. В общем, целовал я своих девочек с ног до головы и мечтал о том, как бы показать внучку маме. Но белая полоса в жизни не вечна, да? Всё хорошее рано или поздно кончается. Мне казалось, моё закончилось слишком быстро. Алёна ехала с малышкой из больницы, у Кьяры долго держалась высокая температура, и они несколько дней пробыли в больнице, прежде чем их отпустили долечиваться домой. Была зима, и в тот вечер погода разбушевалась не на шутку: метель, мокрый снег, гололёд. В общем, авария. Было плохо видно, ну, ты и сам должен понять, что было дальше. Похороны были сложным процессом для меня, я начал пить. Естественно, работу я забросил. И если бы не Майк, то и фирме, и мне был бы конец. Только я начал приходить в себя, как звонок: «вашу мать госпитализировали в больницу в связи с инфарктом». Я первым рейсом вылетел в Москву, оттуда — в Омск. Заботился о маме, как мог: ни на минуту от неё не отходил, покупал лучшие лекарства. Опять же, спасибо Майку. Любой другой уже бы давно послал, но этот помог мне выбраться из ямы и поднял на ноги.

       Шастун боится пошевелиться и замечает, как с каждым произнесённым словом голос становится тише, начинает дрожать, а от каждого «мама» глаза наполняются слезами.

       — Мама знала, что Алёна с Кьярой погибли. Это больно — даже не увидеть собственную внучку. Тут я узнаю, что мать с отцом развелись. После этого-то она и попала в больницу. Надо отдельно сказать про отца: он был азартный человек и вот начал снова играть. Ему редко везло, но как ему-то это объяснить? Я так и не узнал, что он проиграл, мама не рассказала, но это стало последней каплей. В общем, отец влез в такие долги, что проще было спрятаться, но и тут ему не повезло. Его просто пьяного сбил какой-то лихач на дороге. Естественно, его не нашли. Ничего, в принципе, удивительного. Трасса за городом, без освещения и уж тем более без камер. Так я лишился отца. Но мама через время поправилась, и это помогло и мне собраться духом. Тут я совершенно случайно встречаю Пашу, с которым не виделся с самой школы. В общем, ему я тоже многим обязан. Так как отец проиграл их квартиру, я купил маме квартиру в Питере, где жил Добровольский, и попросил того приглядывать за ней. Мне нужно было возвращаться в Америку, помочь Майку, трудно ведь тащить всё одному. Я вернулся, а маму отправил в санаторий на берегу Чёрного моря. Вроде жизнь снова начала налаживаться: бизнес процветал, мама вылечилась, вернулась в Питер, и Алёна с Кьярой мне почти перестали сниться, стало легче. Но летом прошлого года позвонил Паша и сказал, что маму положили в онкологическую больницу. Я продал дом, в котором жил с семьей, машину и прилетел в Питер, оставив бизнес на Майка. Я положил маму в онкологический центр, тот, в который мы ездили, за городом. Начался курс химиотерапии, дорогие препараты, деньги не вечные, поэтому я устроился работать в твою школу, Антон. Снял квартиру, машину взял у друга, начал работать. Говорили, что матери становится лучше, но ничего подобного. Метастазы добрались до мозга, тут уже и так всё ясно... Недавно она умерла. Поэтому я не вернулся в школу, поэтому я уволился. Теперь я совсем один, и ты всё знаешь.

       Антон от шока приоткрывает рот и ещё некоторое время молчит, «переваривая» информацию, но в итоге всё же спрашивает:

       — Почему... почему ты не рассказал мне всё это раньше?

       — Да потому что не хотел тащить груз прошлого, хотел начать жизнь с чистого листа, — взмахнув руками, выпаливает Арсений. — Не рассказывал, потому что не хотел, чтобы ты думал, что я с твоей помощью пытаюсь кого-то забыть!

       Попов кричит, а Шастун молчит, и молчит, и молчит, пока не обхватывает руками лицо Арсения и не впивается в губы того, на выдохе произнося тихое «Арс». Арсений целует в ответ, чувствует соль на губах и не поймёт, Антона это слёзы или его собственные. Их общие, осознаёт Попов, обхватывая руками Шастуна, прижимая к себе и кладя голову на плечо. На ткани появляются влажные капли боли, переполняющей его сердце.