Антону не хочется думать, что это кончится. Кажется, эта ночь была чудесным, совсем невозможным сном. Но ощущения губ Арсения слишком реальные, чтобы быть просто сновидением, и Шастун, кажется, даже во сне дотрагивается до них, совсем неосознанно, но явно ощущая опалённые, искусанные губы с содранной на них кожей, которая накрепко прикипела к губам Попова. Его губы кажутся слишком реалистичными, и все предположения Антона о сне разбиваются об ощущение крепкой руки, обнимающей его поперёк талии, прижимая к себе так, что спина, кажется, горит. Ладно, хорошо, это не сон, но легче от этого не становится. Сказки, как известно, кончаются, и не всегда с поцелуем и «И жили они долго и счастливо».

Его вышвыривает в реальность, просто невидимая рука хватает за шкирку и рывком выкидывает, мол, вот, любуйся. Антону не на что любоваться. Ну, в принципе, можно на Арсения, спящего рядом, но Шастун не обращает никакого внимания. Всё хорошее разбивается в ту же секунду, как парень просыпается. Живот сводит спазмом, и пропадает ощущение губ Попова. Антон совсем не нежно сбрасывает руку с своей талии и выбегает из комнаты, даже не успев подумать о том, как бы не разбудить учителя. Его не волнует даже то, что он в одних трусах. Антон, чуть не вырвав дверную ручку, врывается в туалет, падая на колени и наклоняясь над унитазом. Неприятная субстанция двигается вверх по пищеводу, и Шастуну хочется умереть. Сначала — от отвратительного состояния, накрывающего его с головой, начиная с момента пробуждения, а уже потом от стыда перед Арсением. Действительно, что может быть лучше, чем блевать в квартире своего учителя? Благо, дверь хотя бы прикрывается, заглушая звуки, издаваемые парнем, но это совсем не спасает — Арсений уже не спит. Не спит с самого того момента, когда Шастун сбрасывает его руку. Попов только поджимает губы, потому что ненавидит подобные ситуации. Ненавидит потому, что не знает, что делать. То ли поддержать, сказать что-то, то ли не трогать человека, вместо этого лишь роясь в аптечке в поисках средства от отравления. Неважно какого: алкогольного или пищевого. Надо лишь как-то помочь. Но это, пожалуй, и есть — самое сложное.

       Арсений делает шаг назад, намереваясь отойти от двери, ведь...

       — Шаст, ты как? — вопрос вырывается сам по себе, и Попов замирает, не понимая, с чего это вдруг он перестаёт себя контролировать. Шастун, уткнувшись лбом в сгиб руки, лежащей на ободке унитаза, кивает, вдыхая через нос и стараясь подавить очередной приступ тошноты.

       Нормально. Нифига не нормально.

       Арсений отходит, как и собирался сделать прежде, и уже через пятнадцать секунд распахивает верхний ящик на кухне, доставая оттуда коробку средних размеров с лекарствами. Позвякивают баночки с сиропами от кашля, ударяясь друг о друга, шелестят упаковки таблеток от температуры, аллергии. В соседней комнате раздаётся кашель, надрывный, и Попов ускоряет поиски порошка, который должен помочь. Его друзьям, которые также по утрам обнимались с белым «другом», помогал. Арсений проверяет уже во второй раз, не веря, что нужного лекарства нет, но нужная упаковка появляется, стоит передвинуть банки с зелёнкой и йодом. Попов высыпает порошок, разлетающийся во все стороны, в стакан и заливает его водой, перемешивая чайной ложкой. Дверь в туалет открыта, и взгляд Арсения упирается в белую спину с торчащими лопатками и выпирающими позвонками. Антон просто сидит и открывает глаза, когда слышит, как рядом раздаются звуки шагов, но не поворачиваясь, не рискуя делать такие резкие движения. Попов присаживается рядом и протягивает стакан, на который Шастун смотрит с недоверием и какой-то безнадёгой, но всё же выпивает, подавляя рвотный рефлекс. На вкус... отвратительно. Парень отдаёт стакан и прижимается затылком к холодному кафелю, прикрывая глаза. Он чувствует себя паршиво и физически, и морально. Потому что Арсений не уходит, сидит рядом и — Шастун чувствует кожей — смотрит. Где-то в подкорке что-то начинает чесаться, но Антон сжимает зубы, чтобы сказать это:

       — Прости.

       Просто «прости». Одно слово, но, кажется, имеет бесконечное множество значений. Прости, что я напился. Прости, что я оказался в твоей квартире. Прости, что я чувствую себя так отвратительно. Прости, что я обязываю тебя к чему-то.

       Осознание содрогается от мысли, от понимания всего. Всё как будто в бреду. А ты — идиот, который понадеялся. Он просто не мог тебе отказать. Да действительно, ты же сам первый его поцеловал. Боже, ты непрошибаемый кусок дерьма. И Шастун хочет захлебнуться собственным эгоизмом, собственной желчью, лишь бы провалиться прямо в Ад, лишь бы не быть сейчас в этой квартире. Лишь бы не чувствовать на себе этот взгляд.

       — Не переживай, — выдавливает Арсений, искренне надеясь, что это как-то успокоит парня. Нихуя подобного. — Отпустило чуток? — Антон кивает. — Давай тогда ты ляжешь в постель, я поставлю рядом... — Попов протягивает к парню руку, хочет поднять за локоть, но Шастун выдёргивает руку, чем ввергает учителя в состояние искреннего недоумения. Антон упирается ладонями в холодную плитку и поднимается, его ведёт в сторону, и Арсений подхватывает его. Шастун уж не может вырваться, но, когда он уже крепко встаёт на ноги, Попов сам отпускает его, всё ещё чувствуя то давление под рёбрами, когда парень дёргается от его прикосновения, словно отдёргивает руку от горячей кастрюли.

       Антон ложится на кровать, чувствуя, как Арсений подтыкает ему одеяло, ставит рядом с кроватью пластмассовый тазик. Шастуна знобит, и Попов говорит, что, значит, порошок действует, из организма выводится лишнее. Арсений уходит, чтобы прибраться на кухне, а, вернувшись, натыкается на уснувшего Антона. Между бровей появляется складка, а губы сжаты в плотную линию. Попов не видит смысла сдерживаться и потому, подойдя к парню, ведёт большим пальцем вверх по переносице, стараясь разгладить кожу, чтобы лицо приняло более расслабленное выражение, а дремота Антона стала более расслабляющей. Учитель уходит, прикрывая дверь, и звонит другу, спрашивая, как отпраздновал тот. Он умалчивает про Антона, потому что... пока совсем ничего не ясно. Лишь просто «прости». Но за что именно?

       Попов не слышит, когда просыпается Шастун, и узнаёт о пробуждении парня только тогда, когда отпирается, а затем хлопает дверь в туалет. Арсений продолжает сидеть на диване, не решаясь повернуться. Если ему нужно, то зайдёт сам. Именно так думает Попов, но всё равно не может скрыть напряжения — продолжает заламывать пальцы. Вновь звук открывающейся двери, и Арсений перестаёт дышать, чувствуя, как каменеют все мышцы. Шаги совсем рядом, а потом кашель, который заставляет парня слишком резко повернуться, даже как-то с опаской взглянуть на стоящего и переминающегося в дверях Антона. Тот поправляет браслеты на своих руках, от чего те звенят, и это режет тишину, наполняющую квартиру. Попов успевает пройтись взглядом по светлым волосам парня, ссутулившимся плечам, опущенной голове и запястьям, не прикрытым толстовкой, которую Антон уже успел надеть. Смотрит ровно до того момента, пока его глаза не встречаются с глазами ученика.

       — Ты как?

       — Спасибо, мне лучше, — кивает Антон, поправляя кольцо на указательном пальце левой руки. — Думаю, я пойду, — последний слог улетает в пространство коридора, потому что парень чуть ли не бежит. Он бежит из этой квартиры. В которую больше не должен возвращаться. Не должен надеяться на что-то общее с человеком, сидящим сейчас на диване.

Попов не может заставить себя подняться, потому что... это выглядит так, будто Антону лижет пятки сам Дьявол, словно он находится в том месте, где желал оказаться в самую последнюю очередь. Шастун спешит, потому что нога не попадает в кроссовок, и Арсений, конечно же, видит это.

       — Антон... — парень поднимается с дивана, сжимая пальцами обивку, потому что его вдруг резко ведёт в сторону.

       — Да? — отвечает слишком резко. Слишком резко выпрямляется. Так, что чуть ли не хрустит позвоночник. Он натянут, как тетива, и это невозможно скрыть. Антон, к сожалению, совсем не актёр. Лишь влюблённый придурок, которому срочно нужно оказаться как можно дальше отсюда. Бежать, не оглядываясь. Как минимум, перебежать черту города.

       — Ты можешь...

       — Мне нужно идти, — обрывая учителя на середине фразы, говорит парень и натягивает куртку, попадая в рукав лишь со второй попытки. — Я вспомнил, меня ждут. Лера звала... на каток. Да, мы с Димой собирались. Прости, мне пора, я и так опаздываю. Пока, — скороговоркой, так быстро, что слух едва улавливает буквы, но Арсений всё понимает. Но действует слишком медленно, или же он просто не собирался его останавливать? Изо рта Попова не вылетает и звука, а входная дверь уже хлопает, и Арсения обдаёт холодным воздухом подъезда.

       Шастуна ещё немного подташнивает, но стены квартиры, запах Арсения давят, заставляя сжаться в комок. Ему нужно было уйти. Как минимум, подышать свежим воздухом. Как максимум, привести мысли в порядок. Порядка там не было давно, относительно... никогда. Но нужно немного подумать, достать из самого дальнего ящика сознания папку с именем «Арсений Попов» и разложить всё по файлам, систематизировать, проанализировать. Шерлок хуев.

       Антон матерится и уже тянется к пачке сигарет, но как только представляет почти ощутимый привкус табака на кончике языка, так его снова чуть не выворачивает прямо в сугроб, заставляя согнуться пополам. Желание закурить тут же отпадает, как и желание выпить. Антон клянётся больше не пить. И это обещание, уже, наверное, пятнадцатое за прошедший год, продержится ровно до следующего понедельника или же до следующей пьянки, которая, к слову, может быть очень скоро, учитывая, что каникулы будут тянуться аж до восьмого января. У некоторых до четырнадцатого (очень тупо выходить в пятницу), у некоторых до восьмого. Что лучше? Неизвестно. Но время уже начинает тянуться слишком медленно, и что-то подсказывает Шастуну, что он даже успеет соскучиться по школе, проводя целые дни в кровати с телефоном в руках.

       Он доходит до дома, и становится легче. Благо, никого нет, и потому квартира встречает парня холодной отчуждённостью, призраком уюта, когда-то царящего тут. Такого, словно это было миллион лет назад, и уж точно никак не было правдой. Отец уехал к матери в больницу, Антон знает это, а ещё знает, что пару дней его никто не будет беспокоить, что, естественно, ему сейчас и надо. Успокоиться, привести мысли в порядок. Не заходить в ВК. Да, точно, не заходить в ВК. Вдруг Попов захочет с ним связаться. Этого уж точно не надо. Ты, Арс, сейчас должен всплывать в самую последнюю очередь, несмотря на то, что дело и касается тебя, но нет, ты не должен участвовать. Лишь Антон и Самоанализ. Два верных неразлучных друга, идущих бок о бок уже как минимум один десяток лет.

       Найти анальгин не составляет труда, и Шастун заваливается на постель, прикрывая глаза. Мысли, подобно рою ос, начинают атаковать со всех сторон, но Антон стискивает зубы, запихивая их настолько глубоко, что под подкоркой сознания остаётся лишь слабая вибрация, практически неощутимая. Как только гул в голове стихает, Шастуна засасывает в тёмный омут, заставляя падать целую вечность.

       Думать над тем, в чём не можешь разобраться, — что может быть хуже? Разве что думать над чем-то очень личным, совершенно задушевным, над тем, что разъедает мозг подобно кислоте. Проблемы в личной жизни — это всегда непросто. Из-за них ты чувствуешь себя разбито, подавлено и еще хуже, когда не с кем посоветоваться, некому излить душу. Антону хочется открутить себе голову и выбросить в окно, потому что он ни черта не понимает. Он нихуя не понимает. Что делать? А хочет ли Арсений увидеться со мной? Он вообще думает обо мне? Блять, Антон, заткнись нахер, сопливая тряпка.

       Шастун не заходит в ВК, просто ставит пароль на приложение и, ощущая желание разблокировать его, даёт себе мощную оплеуху. Естественно, воображаемую. А то так бы уже голова точно с хрустом отвалилась. Может, это и к лучшему, но Антон продолжает себя сдерживать (читать как мучить), старается всеми силами отвлечься, так что даже начинает читать Кинга «Кладбище домашних животных», и, на удивление, так увлекается, что проглатывает книгу за два вечера, тем самым убив два дня своих каникул. На третье января, когда прочитанная книга уныло смотрит с полки, а отец возвращается от матери, с натянутой улыбкой говорит, что та должна поправиться, у Антона чешется рука, и он понимает, что нужно срочно свалить. Неважно куда, просто свалить. Идея приходит быстро, в кошельке лежат три сотни, так что Шастун, собравшись, доходит до метро и спускается в подземку. Приятная прохлада обволакивает, и даже становится как-то легче дышать. Антон спускается по эскалатору всё глубже под землю и даже прикрывает глаза, погружаясь в густоту воздуха и музыку, играющую в наушниках. Эта ветка не так загружена, так что парню в некоторой степени везёт — он доезжает до нужной станции сидя, да и вагон не набит, потому духоты нет, что, несомненно, хорошо.

       В книжном магазине Антон проводит добрых полтора часа, причем совсем не заметив пролетевшего времени. Полки с одними изданиями, сортировкой авторов по алфавиту и запах множества шикарных историй — это, честное слово, прекрасно. Шастун перфекционист и потому ликует, попадая в этот рай. Он покупает «Сияние» того же Кинга, потому что многие читатели говорят, что эта книга является самой страшной из написанных автором. Проверим, думает Антон, перекладывая книгу из руки в руку, и уже с нахлынувшим чувством радости подходит к кассе, расплачиваясь за покупку. Когда парень выходит из торгового центра, где располагается магазин, то даже теряется во времени. Уже стемнело, включили фонари, но Антон обожает Питер, особенно вечерний, ночной. В нём есть некое очарование напополам с грустью и тоской, да такой, что ты захлёбываешься, тонешь, но не пытаешься спастись. В этот город нельзя не влюбиться, убеждается парень в очередной раз.

       Шастун начинает читать уже в метро и увлекается настолько, что чуть ли не проезжает свою станцию, выскакивая из вагона в самый последний момент. До трёх часов ночи он не спит, читая книгу, но, когда глаза начинают неумолимо закрываться, приходится закончить с чтением и лечь спать. Засыпает Антон быстро, и ему снится отель из книги, так что всё походит на сериал. Утром Шастун не хочет просыпаться вдвойне, но, когда тело уже вовсю начинает бодрствовать, прогоняя сон, парень пытается его додумать. Эх, на таком моменте...

Зайти в ВК всё-таки приходится. А всё из-за Позова, скинувшего парню какое-то сообщение с фотками. Поджав губу, Антон садится в кровати и вводит пароль, сталкиваясь с знакомым интерфейсом. Шастун ожидает увидеть всё, что угодно: от мемчика до записи с футбольными новостями, но точно не детские, мать вашу, фотки. С детсада, представляйте себе? Сказать, что Антон в шоке, ничего не сказать, но когда он узнаёт, что садик их уже заброшен лет семь, то удивляется ещё больше, но не понятно чему: самой новости или же желанию съездить в этот самый детсад. Собственно, зачем отказывать себе?

       Антон лёгкий на подъём. Собраться и поехать в кино за полчаса до сеанса? Без проблем. А что насчёт просто спонтанно свалить куда-нибудь, пропав даже из соцсетей? Мистер Спонтанность, ничего не скажешь. Ну, и Непредсказуемость, естественно. Хотя это скорее мозг Шастуна.

       Вспомнить адрес, доехать за час — никаких проблем. Но, стоит подойти к зданию с почерневшими стенами, выбитыми окнами, как воздух весь вдруг резко вылетает из лёгких, но Шастун не будет Шастуном, если отступит назад. И потому, толкнув дверь, переступает порог, тут же ощущая тяжелый запах сырости. Его группа находилась на втором этаже, но лестница, местами обрушившаяся, выглядит вполне угрожающе, однако, не останавливает парня. В голове оживают картинки прошлого, совершенно беззаботного детства. С нормальной семьей, без влюблённостей, хотя...

       Антон усмехается, вспоминая то, как ему нравилась девочка, в спящий час лежащая на соседней кроватке. Конечно же, она не спала. Как и Антон. Кто из маленьких детей спит в садике? Слишком маленький процент, будем честны. Но теперь-то мы понимаем, что сон — самое дорогое, у нас есть. Особенно, если ты готовишься к экзаменам.

       Они играли вместе, он дёргал её за косички, вспоминает Антон, поднимая куклу с запачканным лицом с пыльного пола и поправляя запутавшиеся волосы. Было весело, смешно. Ангелина её звали, мальчик часто слышал, как её родители, забирая, говорили «ангел».

       Ангел... Кольнуло где-то под рёбрами. Заткнись, бесполезная груда мышц! Каждое слово, вещь, совершенно случайная, рандомная, напоминает об учителе. Кажется, он болен. А как иначе это назвать? Антон знает, влюблённость, но не хочет в очередной раз убеждаться в том, что всё ещё остаётся глупым ребёнком с глупыми мечтами, вечными «хочу» при виде чего-то красивого.

       Арсений красивый. Вот Антон и сказал «хочу», правда, уже не дёргая маму за полы юбки. Хочу и всё тут. Только теперь это «хочу» ты выполняешь сам и несёшь ответственность тоже сам. Ага, поцеловал, и в кусты. Гениально, Шастун. Настала пора отвечать за свои действия.

       Возвращается Антон домой ближе к семи вечера, в принципе, вполне нормально. Следующие два дня проводит до невозможности скучно и тупо. Что может быть тупее, чем кидать теннисный мячик в стену? Тук. Тук. Тук. Тук. Это не может не раздражать, и потому отец парня, естественно, не выдерживает. Он врывается в комнату Антона, что тот даже дёргается от неожиданности и замирает с занесенной рукой с мячиком в ней.

       — Заколебал. Хватит. Что ты дома сидишь? Иди гуляй!

       Вот и всё, что говорит Шастун-старший, кажется, стараясь, чтобы фраза не звучала так обидно, и уходит, естественно, забрав мяч. Антон не злится, даже не расстраивается, наоборот, даже радуется, что отец всё-таки сделал то, на что не хватало сил у него. Ему нужно пройтись, прогуляться, отвлечься и, желательно, но совсем невозможно, выговориться. В этот же вечер Антон пишет Диме, предлагая сходить в кино, а также попросив позвать и Леру с Ариной. В два часа следующего дня вся компания идёт по торговому центру, уже выйдя с сеанса. Естественно, они собираются пойти поесть, но не всегда же всё должно идти так хорошо, не так ли?

       Шастун возмущён до глубины души. Почему чёртова несправедливость настигает его именно сейчас? Настала пора отвечать за свои действия, — напоминает мозг как будто совершенно случайно. Именно тогда, когда он встречается глазами с синими омутами. Когда видит Арсения, в чёрном пуховике, делающего поспешный шаг в его сторону. Когда слышит, как из рта Ким вырывается «о, Арсений Сергеевич!». Антону вдруг становится страшно, и ноги сами несут его куда-то в противоположную сторону, стараясь быстрее оказаться за углом одного из магазинов.

       Что может быть тупее? Не знаю. Антону хочется размозжить себе голову, да хоть проткнуть её этой сережкой, висящей на уровне глаз. Непрошибаемый кусок дерьма и эгоизма!

       Шастун находит друзей как раз в том месте, куда они и собирались пойти. Ким с Панкеевой перестают разговаривать, заметив Антона, и становятся вмиг серьёзными, настолько, что парень даже чувствует холодок, сбегающий вниз по позвоночнику. Шастун оглядывается, надеясь найти поддержку в лице Димы, но друг стоит у кассы и даже не знает о возвращении «блудного друга».

       — Мне придётся объясняться?

       — О да, и с подробностями, — сложив руки на груди, говорит Ким, и Шастун невольно думает, как же Дима не боится её, так ещё и встречается? Чудеса.

       Приходится рассказать всё, всё до самого конца, не скрывая даже «ангелов», «чуд» и обнимашек в кровати. Мысли прыгают, потому повествование выходит рваным, но всё равно позволяет познать суть происходящего. Антон чуть не задыхается, потому что воспоминания накрывают с головой, и по этой же причине не может сдержать улыбки. Шастун наблюдает, как с каждым словом, слетевших с его губ, лицо Ким изменяется: сначала перестаёт быть хмурым и требовательным, потом — расцветает в улыбке, иногда чередуясь еще и с удивлённо поднятыми бровями. Антона немного спасает то, что вокруг находятся люди, потому восторженный писк девушек оказывается не настолько оглушительным, что кровь из ушей течёт. Шастуну везёт. Немного.

       — И ты не рассказывал! Да как ты мог?! — возмущается Лера, размахивая руками, чуть ли не ударяя Позова, сидящего рядом, по лицу.

       Антон пожимает плечами. А что бы он сказал? «Хэй, народ, а я в нашего учителя по инглишу втюрился!» Так это должно было быть?

       — А я знала! — ну действительно, как же без этого?

       Когда Шастун заваливается домой, то голова гудит от всего происходящего. Он рассказывает произошедшее на Новый Год и также то, что не знает, что делать. Совет «поговорить» кажется чем-то за гранью фантастики, особенно после позорного побега сегодня. Ах, да, он же ещё игнорировал его сообщения, которых накопилось уже не меньше двадцати. Прекрасно, Антон.

Шастун просит, чтобы это осталось только между ними. Так и случается. Заходя в школу утром девятого января, он не встречает странных взглядов. Они же твои друзья, дебил! Конечно же, они не скажут.

       Всё, естественно, идёт прекрасно до одного момента. Пока, поднявшись на четвёртый, словно вымерший этаж, потому что людей тут нет совсем, он не натыкается на одного живого, слишком много для парня значащего человека. Арсений прижимает Антона к стене, так, что тот даже не успевает пискнуть, оказавшись в ловушке между крепким телом и холодной стеной. Шастун сглатывает, против своей воли поднимая глаза, смотря на лицо Попова, находящегося непозволительно близко. Так близко, что он ощущает его дыхание, что сносит голову лишь от запаха парфюма. Так, что хочется обхватить руками лицо и впиться в губы, по которым он (да, признаёт) соскучился. Хочется целовать, почувствовать мягкие губы и настойчивый язык, который вытрахивает душу из Антона, стоит Арсению только...

       — Ну и долго ты будешь от меня бегать?

       Блять.